Дэвид Браун: «Стиль Brazzaville — это музыкальная версия Пинчона»

Лидер Brazzaville появился в российской столице за две недели до концерта в клубе «Москва HALL». «Trill» встретился с ним, чтобы разузнать о причинах столь раннего визита, и пользуясь случаем, расспросить его о новом альбоме интернационального ВИА «Morro Bay».

---

Первый вопрос может прозвучать так, будто у нас тут что-то вроде допроса — почему вы приехали так рано и чем собираетесь заниматься?

Дэвид Браун: Причин достаточно много, но главное, конечно, это общение с прессой. У меня весьма плотный график встреч с журналистами, в том числе на радио и телевидении. Наш российский тур будет включать не только московский концерт 7 декабря. Впереди выступления в Екатеринбурге, Обнинске, Санкт-Петербурге и Сочи, которые будут следовать за московским практически день-в-день, и потому есть необходимость проговорить сразу все интересные вопросы, иначе потом на них просто может не хватить времени. Помимо этого, здесь, в России, у меня есть весьма интересный и ценный в плане творческого опыта бизнес, связанный с микрофонами. (Речь идет о студийных микрофонах «Октава», завод по производству которых Дэвид посетил весной, во время концерта в Туле, и которыми он сам пользуется в студии больше 10 лет. — Ред.).

Приезжая в Россию, вы часто говорите в интервью об интересе к российской современной музыке, русской душе, и складывается ощущение, что сколько бы вас об этом ни спрашивали, людям нравится слышать ваши ответы снова и снова. С чего же начался интерес к России и какое самое интересное открытие вы сделали благодаря ему?

Как все замечательное, что происходит в нашей жизни, он возник совершенно неожиданно и неизвестно откуда. Если честно, у меня никогда не было интереса к России и всему, что с ней связано. Я не хотел ехать в Россию и уж тем более учить русский язык и русскую историю. Я вырос в Соединенных Штатах в те времена, когда вы могли слышать о России только в свете известной пропаганды, и все, что вы слышали, будто переносило вас в мрачное и депрессивное черно-белое кино. Тут было не до интереса. Однако вскоре после того как я переехал в Барселону в 2003 году, я получил письмо от Артемия Троицкого, в котором он приглашал меня приехать в Москву с концертом. Это письмо и открыло для меня абсолютно новый удивительный мир, не похожий на тот, что был создан ранее моими впечатлениями и представлениями. Мир интересный — но и невероятно странный в то же время.

И как менялось соотношение интересный/странный со временем? Сумели ли вы понять что-то, сделавшее Россию в ваших глазах менее странной?

Нет, и знаете что? Она стала еще более странной — и еще более интересной. Сейчас я понимаю, что многие вещи, которые я слышал о России прежде, были неправдой, но также я знаю, что некоторые моменты классической пропаганды вполне соответствуют действительности. Это как в случае со стереотипами — на чем-то же они должны основываться. Взять, например, американцев. В большинстве случаев дружелюбие и вежливость лишь внешние, так сказать, формальные их черты, не обязательно означающие подлинное участие. Вы встречаете человека в магазине, он улыбается вам, говорит «Привет, как дела?» просто потому, что ему это приятно. И вы это понимаете и чувствуете, и отвечаете «Отлично, а у вас?» — потому что это естественное и приятное общение для обоих. В России же есть нечто странное, препятствующее этой благорасположенности. Какая-то одержимость разного рода барьерами, навязчивое желание возводить без конца преграды между людьми, друг между другом. Даже когда в этом нет никакой необходимости. Причем я говорю сейчас о внутренних барьерах, но внешне это проявляется даже сильнее. Пропускные режимы как на совершенно секретных военных базах, бесконечные перегородки, магнитные карты, заполнение форм, бланков. Такого нет даже в Китае, не потому, правда, что Китай такая открытая во всех смыслах страна. Просто там больше миллиарда жителей. У них элементарно не хватит времени всех прогонять через КПП. Ограничь где-нибудь на минуту движение, и вся страна станет гигантской пробкой.

Что же может изменить подобную одержимость?

Не знаю. И может ли? Это часть общемировой системы, образ мыслей, характерный, наверное, вообще для нашего времени из-за угроз терроризма. В Америке это тоже есть. Схожу я, например, с самолета в Атланте, и чтобы выйти в город, мне нужно пройти еще досмотр. Так и хочется сказать — эй, ребята, да я прошел кучу досмотров, когда садился на этот самолет. Что я там мог сделать за время полета? То есть и Америка не исключение, но в Америке это не ощущается как внутренняя необходимость, а в России сооружение препятствий — часть общей концепции мыслей и чувств.

В России любят все «концептуальное», особенно когда нужно объяснить что-то абсурдное и, вполне возможно, вообще обделенное значением. Это же слово вы применили, обозначая суть своего нового альбома «Morro Bay», презентации которого и посвящен нынешний тур. Что значит для вас это слово и в чем «концепция» новой пластинки?

На самом деле лишь в одном — в истории, которая объединяет все песни. Это единственное отличие от обычного альбома, где каждая песня — самостоятельное произведение. «Morro Bay» в этом смысле что-то вроде оперы, где история неотрывна от музыки, и это действительно затрагивает за живое. Это важно для меня, поскольку действие происходит в Калифорнии, и главная героиня помогает мне взглянуть на Калифорнию со стороны. Я уехал из Калифорнии потому, что перестал ощущать ее своим домом, но несмотря на это, я не стал испанцем, прожив в Барселоне десять лет. Я американец и всегда им буду. Поэтому я люблю смотреть кино о Калифорнии, слушать песни о ней и приезжать туда пару раз в году. Поэтому я люблю писать о ней. Это такой способ понять, как изменился я сам и как изменилась она — понять с определенного расстояния, чтобы сохранить этот новый взгляд незамутненным. Калифорния все же уникальное место, как ни крути. Западное побережье, край цивилизации, само это место и его уникальная атмосфера многое в себе содержат и вместе отражают природу многих явлений, особенно присущих Америке. Всегда есть солнечная сторона — обилие возможностей, когда все кругом будто кричит «приятель, иди и воплоти свою мечту в жизнь!», и темная сторона, как будто баланс, не позволяющий существовать одному лишь солнцу. И так случается, что некоторым уготовано жить на темной стороне, хотят они того или нет. Героиня «Morro Bay» — как раз такой персонаж. Она растет в мрачном депрессивном мире, и вся ее жизнь — попытка выбраться из замкнутого круга. Каждая песня на альбоме рассказывает о новом шаге на этом пути. «Earthquakes» — о рождении Анабел и о ее душе, попавшей из потустороннего мира, заполненного любовью, в Калифорнию 70-х. «Ustalichka» — о детстве и юности, бегстве из дома и поездке в Лос-Анджелес. «From The East» и «Dyed Red Hair» — о том, как в жизни Анабел появляются наркотики и занятия проституцией. «Morro Bay» и «Soft Parade» — о мечтах, которые кажутся ей единственным путем к спасению. «Broken Dreams» и «Oh My Love» — о том, как мечты разбиваются, оставляя Анабел на самом дне. «Going Home» — об усталости и отрицании жизни. Анабел понимает, что с нее достаточно, и лучшим выходом для нее кажется поехать на пляж в конце сентября, холодный и пустынный, и войти в воду, чтобы искупить свои грехи. И искупление происходит — в конце, в песне «Salty Shore», когда Анабел находит путь из этого мира в тот, откуда она на самом деле появилась, и это подлинно счастливая песня.

То, о чем вы сейчас говорите, очень напоминает настроение последнего романа Томаса Пинчона, недавно переведенного на русский язык. Действие там тоже происходит в Калифорнии, и тоже очень остро чувствуется ностальгия по 70-м.

Да, это правда! Я люблю Пинчона, и читал «Inhehent Vice». В нем действительно очень хорошо передано это двойственное чувство — сожаление от того, что мир изменился, и радость от того, что изменения были не только в худшую сторону. Стало меньше преступности, но исчезла некая будоражащая движущая сила. Впервые я ощутил ее, приехав из Калифорнии в Нью-Йорк в восьмидесятых. Это было еще более опасное место, но как же возбуждала и пьянила эта опасность! Мне кажется, в России 90-х можно было ощутить нечто подобное.

Эта движущая сила повлияла на ваше творчество?

Возможно, но вряд ли напрямую. Я из тех людей, которых называют «мечтателями». Я люблю просто сидеть с гитарой, глядя в небо или на океан, не думая ни о чем конкретном. И в такие моменты мелодия будто возникает рядом, сама по себе, и я следую за ней, пока не запомню ее, ее очертания, так, чтобы суметь воссоздать их. Я не думаю о соответствии каким-то стилям, жанрам. Что мне действительно нравится — это улавливать мелодии вокруг себя и создавать с их помощью хорошие песни.

А может, есть какая-нибудь метафора, которой можно было бы охарактеризовать стиль Brazzaville?

Да, пожалуй. Я бы сказал, что стиль Brazzaville — это музыкальная версия книги, о которой мы говорили, «Inherent Vice».

Концерт группы Brazzaville состоится в клубе «Москва Hall» вечером 7 декабря.